– Что отрезало?

– Ну, ты приезжал часто, внимательный такой был, на ночь оставался. А теперь вот только звонки... Я чувствую, что всё изменилось. Ты стал другой. Вадим, скажи, это из-за… беременности?

– Да нет же, нет. Просто у нас всё так стремительно произошло. Так неожиданно…

– Вадим, мне так плохо. Я так боюсь тебя потерять. Боюсь, что ты меня бросишь. Я же чувствую, что ты не хочешь этого ребёнка. А я ведь не смогу одна… – начала всхлипывать Наташа.

Ни к селу ни к городу вспомнилось, как тут же на днях рыдала Юля, зато слов, правильных, нужных, уместных в такой ситуации, как назло, найти не получалось. Потому что она права, я не хотел ничего этого. Но и поступить с ней по-скотски не мог.

– Не бросай меня, Вадим, пожалуйста, – плакала Наташа.

Я обнял её, погладил по спине.

– Ну, не плачь, всё хорошо будет, – пробормотал я машинально, прижимая её к себе покрепче. Пусть только поскорее успокоится.

Дверь отворилась, и в кабинет влетела Анжела. Я еле поборол порыв отпрянуть от Наташи. Поймал её взгляд, в первую секунду – радостный, затем радость померкла, сменилась растерянностью и… болью, такой пронзительной, что нестерпимо заныло в груди. Чёрт, ну почему именно сейчас она вошла? Вот уж воистину – закон подлости. Хотя рано или поздно тяжёлого разговора было бы не избежать, но я бы хоть подготовился, нашёл доводы и щадящие слова, а так… будто ударил её неожиданно и наотмашь.

Я выпроводил Наташу, на её упрёки, что не захожу совсем, пообещал как-нибудь непременно заехать, в самом скором времени, лишь бы прекратить сейчас это тягостное выяснение отношений.

Как только она ушла, я спустился в наш отдел, надеясь, что ещё застану Анжелу. И застал. Наверное, это были самые мучительные слова, которые доводилось мне произносить. Своими руками я уничтожал то, что стало мне вдруг очень дорого. Я смотрел Анжеле в глаза, и сердце рвалось. Знала бы она, как я хотел быть с ней. Но что я мог ей предложить? Унизительную роль любовницы? Если я и не буду с Наташей, то от ребёнка никогда не откажусь. Пусть он не от той, пусть не вовремя, но я уже свыкся за неделю с этой мыслью. И меня это уже совсем не пугало. Я даже представлял себе, как это – собственный сын. Ну или дочь.

А Анжела… она сама ещё как дитя. Недолюбленное, непосредственное, немного капризное, но удивительно стойкое. И вот это всё ей не надо. Не такое счастье нужно Анжеле и не такое будущее.

Я пытался объяснить ей как мог, не вдаваясь в подробности, пытался быть мягким и деликатным, но отвергнуть девушку деликатно, наверное, невозможно. Я видел, что ей больно и обидно, и проклинал себя за беспечность в недавнем прошлом и за беспомощность в настоящем.

44. Вадим Соболев

Невыносимо плохо остаться без надежды, без мечты. Как будто вырвали всё живое. Теперь, когда я всё ей сказал, ну, почти всё, когда сжёг мосты, по неведомым законам мироздания к ней тянет в сто крат сильнее.

Ночью, думал, умом окончательно тронусь. Закрою глаза – вижу её лицо и задыхаюсь. Ни минуты не спал, сто раз ложился и вставал, бродил по пустой, полутёмной квартире, выходил на балкон, пялился в звёздное небо, как будто пытался разглядеть в бездонной вечности ответы на свои вопросы. Внизу, на детской площадке засела молодёжь, подростки совсем, пили, матерились, хохотали. Завтра утром наверняка после них останется помойка. А я ведь когда-то думал, что она такая же. Это я позже узнал, что в то утро, когда мы с Рязановым нагрянули, точнее накануне, было сорок дней, как погибла её мать.

Не в то время мы с ней повстречались, не в то… Или, может, это я дурак, что не сумел разглядеть её настоящую за показным гонором, но самая беда – не сумел вовремя понять собственные чувства.

А теперь хоть волком вой. Помню, раньше, не так давно, – а она мне уже тогда нравилась, точно нравилась, я помню, – как-то довольно легко получалось не смотреть на неё, не обращать внимания. Сказал себе, как отрезал: мне этого не надо. И всё. И вполне получалось сосуществовать с ней параллельно. Правда, сейчас понять не могу, почему я тогда решил, что мне этого не надо, когда очень даже надо. Просто жизненно необходимо. Но это нюансы, главное, смог переключиться как-то, не изнывать по ней каждую минуту. А теперь не могу. Отгоняю мысли о ней, а получаю обратный эффект.

Следующая ночь опять стала бессонной пыткой. Так что в выходные я купил водку. Две рюмки на ночь – и хоть поспал.

В воскресенье звонила Наташа, спрашивала опять, когда приеду, звала. Я сказал, что болен. Она: приеду сама, позабочусь, полечу. Я: нельзя в твоём положении, опасно. Согласилась, хоть и явно нехотя.

Я не врал, я и чувствовал себя каким-то полубольным. Ни на чём сконцентрироваться не мог, сжёг яичницу, разварил пельмени.

Мысли скакали хаотично, бессвязно, бесконтрольно. Но ведь должно же со временем попустить. Это просто сейчас пик, обострение, ну и боль от потери свежа. Уляжется ещё всё, успокаивал я себя. Уляжется, и в норму войду.

Потом как-то вдруг понял – не уляжется и не попустит. Пока мы с ней каждый день на работе рядом, пять дней в неделю, с утра до вечера практически бок о бок, пока ловим взгляды друг друга, пока усиленно пытаемся говорить только по делу, когда в мыслях совсем другое, нельзя остыть, нельзя привыкнуть. Эта томительная мука так и будет длиться, разъедая душу, как соль на неподжившей ране. А значит, решил я, мне надо уйти…

Уйти, уехать, выкинуть себя из её жизни… Но ведь и её из своей, получается. Хотя это, по-моему, невозможно. Пусть вместе нам не быть, но она уже въелась, вросла, уже не вытравишь.

А у Наташи тем временем скоро первое плановое УЗИ, сообщила она в понедельник. Предложил пойти вместе (видел такое в кино) – отказалась наотрез. Напомнила, что я болею. Ну да, болею, согласился теперь уже я.

В общем-то, я и не рвался, думал, ей приятно будет, но нет так нет.

Никуда я, конечно, не уеду. Здесь всё – прошлое, квартира, друзья, кладбище, где покоятся мама с отцом. Но из «Мегатэка» уйти всё же придётся. Иначе – невыносимо.

И что самое забавное, буквально на другой день случайно встретил давнего знакомого. Макса Астафьева*. Я его знал ещё с тех пор, как работал в мэрии. Пару раз помогал ему выбивать без лишней волокиты нужные бумажки. И потом как-то пересекались на мероприятии, подобном нашему недавнему форуму. И тут вот снова встретились, в супермаркете, оба с тележками. Потрепались немного за жизнь, а потом он неожиданно выдал:

– А переходи к нам, в ЭлТелеком? Ремир у нас как раз ищет начальника в отдел по связям с общественностью. Твой же профиль. Я с ним поговорю. С зарплатой не прогадаешь.

Я не ответил ни да, ни нет, но обещал подумать.

– Ты только быстро думай, – предупредил Макс. – Рем у нас тянуть не любит.

Надо соглашаться, понимал я умом. Потому что так нормальной жизни ни мне, ни Анжеле не будет. Но на душе от этих благоразумных мыслей становилось горько.

А в понедельник случилось то, чего я никак от себя не ожидал. Не хотел, не планировал, а сорвался так, что всё забыл, будто семнадцатилетний пацан, а это уже ни в какие ворота. Сам потом понять не мог, как такое произошло. Зато понял, что раз уже такое вытворяю – надо и правда увольняться к чертям, пока окончательно не свихнулся. Ну и прекращу мозолить ей глаза заодно.

Анжела теперь такие статьи пишет, что хоть стоя аплодируй. Честно говоря, на работе это единственный приятный момент. Горжусь ею и радуюсь за неё, как за себя не радовался. Я же помню, какая Анжела пришла, как она рассуждала, как не хотела ничего, а теперь её и не узнать.

Она говорит со мной холодно, вежливо и чуть свысока. Опять изображает леди. Но видно, что это напускное, что сама страдает. На планёрке, при всех, я чувствую напряжение между нами: натянутую струну, по которой пропущен ток, запредельные вольты искрят и потрескивают. Но мы держимся.