Восьмой раз иду в пехоту, на этот раз вторым номером станкового пулемета. А каково носить тяжесть — горбатиться под колесами на плечах. Работа хоть хорошая, но тяжелая. Однако недолго она шла у меня — я заболел. И такое на войне, оказывается, бывает. Отлежался в госпитале. Наша часть пошла на Ригу, и я снова в строю — автоматчиком. Помню, четыре дня гнали немца с латвийской земли, на пятый нагнали, где он засел в укреплениях. Мне опять не повезло — получил рану в правую щеку.
Из журналистского блокнота
Как это было? Молодые, еще не очень опытные бойцы в этом бою не только поесть не могли, кроме сухариков из кармана, если у кого и были они, но и не хотели. Повернуться боялись, чтобы пойти в тыл за обедом. Впрочем, какой там тыл — тут недалеко в укрытии полевая кухня. Тогда Коцюруба собрал котелки у братвы, сколько мог, и под свист пуль, под артобстрелом быстренько, от укрытия до другого, юркий да сноровистый, промчался к кухне. Сам наскоро поел, набрал жратвы и ну к своим еще быстрей. А почему быстрей? Письмо ему на кухне вручили от Аннушки. Не терпелось прочитать. Но сперва еду ребятам, а уж потом… Вот и котелки быстренько раздал товарищам, стал читать письмо, а тут чертова мина угодила в дерево, в ветках разорвалась над бойцами и многих вывела из строя и, конечно, Коцюрубу. Только 24 сентября залечили рану солдату, и он объявился среди своей братвы, которые уже числились под другим названием — 119-я гвардейская, Рижская.
Снова пошли вперед, с 1 по 7 ноября 1944 года брали поляну за поляной, опушку за опушкой, деревню за деревней. И надо же было такому случиться — именно в день великого праздника очередная рана — уже девятая по счету.
Коцюруба знал, что боевые товарищи отомстят и за него, и за его погибших товарищей. Но если была девятая рана у этого солдата, значит, быть и десятой — на роду было написано у Владимира Коцюрубы.
А случилось это так. Попал солдат в госпиталь 2720. Как всегда, подлечили, поставили на ноги. Провожая в дорогу, медсестра пожелала ему доброго пути и здоровья.
— Желаю от всей души, — сказала она, — чтобы не повторилась больше наша встреча в госпитале.
Улыбнулся гвардеец, ничего не ответил на такое пожелание.
— Проситесь в тыловую часть, — продолжала сестра, — после десяти ранений вы имеете на это право. Пройдете комиссию.
— В тыл? А другие за меня войну будут кончать? Нет уж, не согласен. Не согласен в сторонке от победы оставаться. Не беспокойся, сестрица, пули да осколки меня знают. И если заденут, то краешком, осторожно… Я даже сны вижу, что буду живым. И слово заветное знаю.
— Какое?
— Вперед!
И пошел Коцюруба снова вперед, к последнему, одиннадцатому своему ранению.
А в это время произошли два события.
Вернулся солдат 12 февраля 1945 года в свою часть. А тут пошли слухи, чтоб Коцюрубу задержать. В чем дело? Пришел капитан (новый) и спрашивает (а нас было двое):
— Кто из вас Коцюруба?
— Я, товарищ капитан.
— Пойдемте со мной в штаб батальона.
Пошли, а там все начальство новое. Стали меня выспрашивать, откуда пришел, когда был ранен, посмотрели документы. Потом вызвали старых, кто остался в части, командиров. А те, как увидели солдата, — так и ахнули.
— Откуда ты взялся, с того света, что ли? Мы думали, ты уже с богом ведешь переговоры. После того ранения. Даже похоронку жене послали. И вдруг слышим — Коцюруба объявился. Не может этого быть — он же погиб! Может, это шпион с твоими документами…
Вот такой веселый состоялся разговор. Ну, конечно, все обошлось по-хорошему, рады были все, что жив Коцюруба — молодец молодцом. В счастливой рубашке родился солдат, русский-украинец.
А в это время в далекой от Прибалтики Чите произошел другой, но печальный разговор.
Анну Семеновну вызвали в военкомат. Сердце ее сжалось при этом известии. Ведь давно уже нет писем с фронта от мужа. С тревожным чувством вошла в это военное учреждение.
— Я жена гвардии ефрейтора Коцюрубы, — сказала молодому капитану. Тот молча порылся в делах, достал небольшую бумажку. Быстро пробежала Анна Семеновна этот роковой документ и словно громом ее ударило: «…Ваш муж пал смертью храбрых…»
— Нет… Нет… Не верю, — рыдала Анна Семеновна, — живой он, живой… не верю…
Чувство не обмануло: через несколько месяцев пришло письмо. Владимир писал жене о том, что был ранен в десятый раз и лежит в госпитале 2720. В конверт была вложена вырезка из красноармейской газеты, в которой говорилось о подвигах гвардейца. На полях заметки рукой Владимира сделаны приписки: «Читай, Аня, и знакомым передай… Пусть знают, как я защищаю Родину от фашистов…»
Из автобиографии Владимира Коцюрубы
Недолго стояла наша часть на отдыхе. Старая гвардия ушла на переформировку, а меня направили в 7-ю дивизию. В своем подразделении при первом же наступлении мне поручили кормить бойцов (жалели меня, что ли?) на передке. При втором наступлении командир роты взял меня наблюдателем. Потом, когда солдаты выбывали из строя, ротный послал меня в боевые порядки. Так провоевал 16, 17 марта 1945 года, а 18-го числа немецкий снаряд разорвался недалеко и осколок заставил идти на поклон в медсанбат. Одиннадцатая рана была серьезная, лечили ее долго в госпитале, где я и встретил нашу победу. До самой демобилизации не расставался с койкой.
А потом долгожданная пора — отправился домой. И 7 ноября 1945 года годовщину Октября отметил вместе с женой дома, в Чите.
Вот и вся моя боевая жизнь. Я прошел войну по кровавым дорогам разбитой, истоптанной нашей земли. Я, Коцюруба — воин и защитник моей страны, готов, насколько хватит сил и дыхания, всегда защищать свою Родину и мой народ.
Я прошел свой путь от Сталинграда, Ржева, был под Оршей, Харьковом, Ленинградом и в Прибалтике. Враг хотел сделать нам русскую баню на Волге, не вышло. А в Прибалтике они догадались и сдались, побоялись морской балтийской воды, чтоб не захлебнуться.
Из журналистского блокнота
Ранним утром поезд остановился у знакомого читинского вокзала. Коцюруба закинул за плечо вещевой мешок, постоял немного, посмотрел вокруг и направился на знакомую родную улицу. Вот и маленький домик, калитка. Привычным движением он толкнул дверь в сенцы. Сердце учащенно билось. В его комнате стоял легкий шум.
«Уже встала, хлопочет моя Аннушка», — подумал Коцюруба, переступая порог.
Анна Семеновна ахнула от удивления и бросилась на шею мужа.
— Знала я, — сквозь слезы говорила она, — знала, что живой ты, хотя два раза в военкомат вызывали, утешали, успокаивали… Боже мой, да что это я… раздевайся.
И Владимир начал стаскивать с себя солдатскую, видавшую виды шинель.
— Батюшки! — воскликнула Анна Семеновна, разглядывая боевые награды у мужа. — Что это у тебя такое?
А на его груди рядом с орденом Красного Знамени была прикреплена медаль «За боевые заслуги». Искореженная в одном бою осколком снаряда, эта медаль держалась на булавке. Она защитила в тот памятный день сердце Владимира Коцюрубы. На правой стороне гимнастерки рядом с гвардейским значком красовалась колонка одиннадцати алых и золотых нашивок — свидетельство ранений на поле боя.
Анна Семеновна долго разглядывала боевые награды и наконец промолвила:
— Вот я сейчас тебе еще одну награду преподнесу.
И она начала перебирать свои вещи, достала белую плоскую коробочку. Торжественно вынула из нее сверкающий золотом и алой эмалью орден Отечественной войны и вручила его мужу.
— Вот, Володя, носи заслуженную боевую награду.
Владимир Коцюруба, бывалый солдат, был очень растроган.
Он обнял жену, поцеловал ее и тихо, волнуясь, сказал:
— Спасибо, родная, спасибо. Редко кому доводилось принимать награду из рук жены. У этого ордена своя большая история. Это история десятой нашивки.
И он показал на знаки ранений.
За завтраком, наспех собранном Анной Семеновной, поведал герой-гвардеец эту историю. Это было в декабре 1944 года. Пришел тогда к бойцам командир и сказал, что нужно взять новый рубеж. Бойцы поклялись, что выполнят приказ. И когда началась жестокая атака, коренастая фигура гвардейца Коцюрубы появлялась на самых опасных местах поля боя. Он был только впереди, врывался во вражеские траншеи, забрасывал немцев гранатами, косил их из своего автомата. Натиск советских воинов был настолько решителен, что гитлеровцы были сбиты с занимаемого ими рубежа. И вот здесь-то и был ранен Коцюруба в десятый раз.